Никита вспомнил, как они познакомились. Раз в неделю, по субботам, он ходил вместе с приятелем в банюсауну на Кривоколенном. На этот раз приятель - сосед по лестничной клетке - уехал в командировку, и Сухову пришлось идти одному. Банщик, сориентировавшись, впустил кого-то из своих знакомых, и этим знакомым оказался Тоява Оямович Такэда.
     Когда Никита, дважды пройдя сухую и мокрую парилки, блаженствовал в бассейне, к нему по бордюру подошел невысокий, по сравнению с акробатом, тонкий, худощавый, но весь перевитый мышцами-канатами, молодой японец, в котором явно текла и европейская кровь.
— Извините, - вежливо сказал он, опускаясь на корточки. - Меня зовут Толя. - По-русски он говорил без акцента. - А вас?
— Сухов. - Никита приоткрыл глаза, стоя в воде по грудь. - Фамилие такое. По паспорту я Никита Будимирович. Правда, все привыкли звать меня просто Сухов.
     Новоявленный знакомец тихо рассмеялся.
— Да и меня в общем-то зовут иначе: Тоява Такэда. Толя - это уже русифицированный вариант. Я вас видел здесь дважды, но разглядел одну деталь только сейчас.
— Какую? - Сил у Никиты хватало только на краткие реплики.
     Толя коснулся пальцем плеча Никиты: там красовались рядом четыре родинки, каждая из которых напоминала цифру "семь".
— Divini nurneri.
— Что?
— С латыни - священные числа. Дело в том, что я немного увлекаюсь эзотеризмом и математикой Пифагора, а он об этих числах написал целый трактат.
— Ну и что?
     Японец протянул руку вперед, и Никита увидел на предплечье три таких же, как у него, родинки, но похожие на цифру "восемь".
— Три восьмерки - это по Пифагору знак великого долга, - продолжал Толя мягко. - А ваши четыре семерки - знак ангела. Люди с таким знаком умирают в младенчестве, а если живут, то им постоянно угрожает опасность.
     С Никиты слетела дрема, парень его заинтересовал.
— Насчет ангела я с вами согласен, мама говорила мне то же самое. А вот насчет опасности... Вы что же, всерьез в это верите? В мистику?
— В мистику - нет, в магию цифр - да...
     Так они познакомились год назад и стали друзьями, хотя Толя был старше Никиты на шесть лет. По имени он его, как и приятели в театре, также звал редко, чаще - меченый или Сухов. А иногда, в зависимости от своего отношения к поступку Сухова, делил его имя, называя то Ником, если был доволен им, то Китом, если считал неправым... Такэда понял взгляд товарища по-своему:
— Ты сегодня какой-то странный, Никки. Хочешь, познакомлю с красивой девушкой?
     Никита покачал головой.
— По христианским представлениям женщина - источник соблазна и греха. У нас в группе их двадцать, так что с меня греха вполне достаточно.
— Знаю я, как ты грешишь, точно - ангел, недаром четыре семерки на плече носишь. Вина не пьешь, мяса не ешь, с женщинами не спишь. Или я не в курсе? Вот первый мой учитель по айкидо - тот знал толк в пяти "ма".
— Пять "ма"? Напомни.
— Объекты почитания в тантризме: мадая - вино, манса - мясо, матсья - рыба...
— Вспомнил: мадра - жареная пшеница, так? И майтхуна - это... м-м...
— Оно самое, с женщинами. Ладно, если можешь обойтись - обходись, это хороший принцип. Но я бы тебе все-таки посоветовал заняться айкидо. Или кунгфу.
— Зачем? Драться я ни с кем не собираюсь.
— Айкидо - не умение драться, это прежде всего философия, отношение к жизни, к себе, к самосовершенствованию. Это искусство и наука, а главное - культура бытия.
— Завел сказку про белого бычка. На протяжении всей своей истории человечество почему-то обожествляло бой, хотя акробатика, гимнастика и балет требуют лучшей координации и более высокой культуры движения.
     Такэда погрустнел.
— Тут я с тобой согласен. Однако именно поэтому тебе и стоило бы заняться кэмпо, база у тебя отличная. Как ты сегодня танцевал! Долго тренировался?.
— Долго. - Никита снова прокрутил в памяти только что прошедший вечер, да и тело еще не отошло, и сладко ныли натруженные мышцы.
     В балетную труппу Коренева он попал после окончания Смирновского танц-хореографического, занимаясь одновременно гимнастикой и акробатикой в сборной команде России, имея степень мастера международного класса. Случались, конечно, накладки, когда тренировки в сборной совпадали с репетициями в балете, однако Никите как-то удавалось творить компромиссы, то есть тренироваться и работать в полную силу в течение двух лет. В отличие от друзей он не любил ходить в ночные клубы, хотя и бывал в Олимпийском, но удовольствие он получал по иным каналам.
     Несмотря на свой рост - сто девяносто три сантиметра и приличный вес, акробатом он был от бога - как говаривал Толя Такэда, добавляя: врожденный дар, да еще отшлифованный. Но и в танце Сухов не знал себе равных, затмив славу самого Коренева, который основал труппу современного эстрадного шоу-балета и подгонял ее под себя. Никита был по натуре солистом, танец любил и понимал естеством, совершенно свободно, чему способствовала и атмосфера семьи: мать сама танцевала когда-то, преподавала хореографию, а отец был неплохим музыкантом-скрипачом, пока не умер внезапно, мгновенно, от разрыва сердца в одной из гастрольных поездок за границей.
     Сначала Коренев ставил молодого танцора в параллельные связки, не слишком обращая внимание на рост мастерства и класса его, но потом заметил, что сам уходит на вторые роли, и для Никиты наступили трудные времена. Выделяясь из массы остальных исполнителей, он вынужден был подгонять свой темперамент, силу, возможности растяжки и пластики под общее движение, потому что Коренев перестал давать ему сольные роли практически во всех программах.
     Промучившись таким образом полгода, подумывая о переходе в другие труппы, в том числе классического балета - предложения были и довольно солидные, - Никита вдруг решил создать собственную программу и показать ее на конкурсном отборе среди мастеров балета. В формировании программы большую помощь оказала мама, дав несколько советов и показав видеоролик с выступлениями выдающихся фигуристов мира. Танец Толлера Крэнстона, канадского профессионала, выступавшего в семидесятые годы двадцатого векаи не превзойденного позже никем из последователей в течение четверти века, произвел на Никиту огромное впечатление. Такой пластичности, красоты движения, необычности поз он еще не видел, и загорелся создать нечто подобное не на льду, а на сцене.
     Тренировался он почти год, никого не посвятив в свой план, даже Такэду, а потом внезапно сорвался: оставил после репетиции труппу, сказав, что подготовил сюрприз, включил кассету с музыкой, под которую репетировал программу, и двадцать минут летал над сценой в порыве какого-то неистового вдохновения, соединив плие, пируэты, фуэте и арабески в необычные и сложные комбинации. Может быть, он уже знал или предчувствовал, что нигде и никогда больше не покажет этот танец, в том числе и на конкурсе. Танец не имел названия, он сочетал в себе элементы многих классических и эстрадных танцев с стиле рэп, брейк и монопляс, кроме того в нем присутствовали и сложнейшие па акробатических прыжков и гимнастических связок, а также придуманные танцором тончайшие пластические переходы мышечных растяжек и гибких махов, имитирующих бесподобную поступь леопарда, охоту пантеры, броски змеи и гротескный полет гиббона по деревьям.
     Для увязки всего этого сложного танцевального пространства Никита использовал чистоту, благородство и пластичность языка русской школы, ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого века, и опыт индийской танцевальной культуры, насчитывающей тысячелетия. Особенно ему подошли стили школ бхарат натья и катхак - утонченной разработкой мимики и движений рук, а также своеобразной системой канонических жестов.
     Когда музыка закончилась, в зале театра, оказавшемся забитым почти до отказа, - слухи о "конкурсном показе" просочились во все помещения театра, и в зал прибежали все, кто там был. - установилась абсолютная тишина. Ни скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь чей-то тихий вздох. Так, в полной тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде, который молча взял его под руку.
     Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во всяком случае, если не с театром и студией. И все это поняли, кроме Коренева, пожалуй, который пытался что-то говорить вслед уходящим, требовать, давать распоряжения, и замолк на полуслове, потому что зал вдруг встал и стоя проводил танцора штормом аплодисментов...
— Ты домой? - Толя Такэда, щурясь, смотрел на него задумчиво и понимающе. У Никиты потеплело на душе: порой ему казалось, что друг свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая при этом. Это он нашел у Бранта четверостишие:

От танцев много есть последствий,
Весьма тлетворных вмладолетстве
Заносчивость и самохвальство,
Распутство, грубость и нахальство.

     И добавлял: тебе не хватает лишь последнего.
— Проводить?
— Нет, пройдусь по парку, хочу побыть наедине с собой. Завтра в два обедаем у тебя в институте.
     Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но не успел сделать и шага, как вдруг из парка донесся странный улюлюкающий свист и гул, от которого задрожала земля. Что-то с неистовым треском взорвалось, по аллеям парка расползлось ядовитое шипение, заглушенное удаляющимся топотом. Яркие голубовато-зеленые всполохи озарили небо над северным районом массива, погасли. Наступила тишина.
— Что это? - удивленно поднял брови Сухов.
     Такэда глянул на руку, на пальце которой красовался замысловатой формы перстень: в глубине черного камня горел рубиновый шестиугольник.
— О Сусаноо!... Иди домой, Кит, потом поговорим. Кое-что мне здорово не нравится.
— Но ты видел? Гроза будет, что ли?
— Не знаю. Пока. - Инженер бесшумно растворился в ночи.
     Никита иногда шутил, что ходит он, как ниндзя, но в этой шутке была большая доля правды: Толя занимался айки-дзюцу с младенческого возраста, сначала с дедом Сокаку Такэда, который сохранил технику сосредоточения жизненной энергии школы Дайторю, а потом под руководством отца, и к своим тридцати двум годам, овладев тайнами восточных единоборств, стал мэнке - мастером высшего класса. Что не мешало ему заниматься философией и работать в институте электроники.
     Никита улыбнулся своим мыслям и, не спеша, направился по боковой аллее парка к выходу на стоянку, где стояла его машина, не придав значения необычным звукам и вспышкам. С этого момента колесо его бытия сдвинулось с наезженной колеи, увлекая к событиям странным, таинственным и страшным, к которым он абсолютно не был подготовлен.
     Он успел пройти лишь треть аллеи, отметив почти полное отсутствие фонарей, как вдруг впереди и слева, за кустами черемухи, раздался вскрик, за ним глухие удары, возня, еще один вскрик и долгий мучительный стон. Затем все стихло.
     Покрывшийся мурашками Никита в нерешительности остановился, вглядываясь в темноту. Свет фонаря, горевшего сзади метрах в десяти, сюда почти не доставал, и разглядеть, что делается в кустах, было невозможно. Сухов по натуре не был трусом, но и на рожон лезть не любил, предпочитая разумный компромисс открытому бою, хотя физически одарен был великолепно. Однако он занимался тем видом спорта, который не поднимает в человеке чувства неприязни и желания победить соперника насилием, в акробатике и гимнастике человек, по сути, борется с собой и лишь потом - опосредованно - с противником. Еще ни разу в жизни Никита не сталкивался с ситуацией, заставившей бы его драться за жизнь, хотя мелких стычек было достаточно, и все же судьба его хранила. Но кто знает наверняка, когда надо быть осторожным, а когда бросаться вперед, сломя голову?
     Из-за кустов раздались шорохи, треск ветвей, затем шаги нескольких человек, и на асфальтовую дорожку вышли четверо мужчин в одинаковых пятнистых комбинезонах, с какими-то палками в руках и дипломатами, замки на которых и металлические углы светились голубым призрачным светом. Увидев Сухова, они остановились, потом один из них, огромный, широкий, как шкаф, ростом с Никиту, если не выше, тяжелой поступью двинулся к нему.
     То, что Сухов принял за палку, оказалось коротким копьем со светящимся, длинным и острым, как жало, наконечником.
     Бежать было поздно, да и вид четверых был так необычен, что первой пришла мысль: десантники! Выбросили их здесь для тренировки, вот и все. В здравом уме никто не станет разгуливать по парку в маскировочных костюмах. А быть может это артисты, снимают какой-то экзотический боевик, пришла другая мысль, не менее успокаивающая. Тоже вариант не исключен.
— Вы не слышали? - поинтересовался Никита, на всякий случай принимая стойку. - Кто-то кричал недалеко.
     Гигант подошел вплотную, наконечник его копья уперся в грудь Сухова, засветился сильней.
— Осторожнее, - недовольно буркнул танцор, отодвигаясь, - что за шутки в такое позднее... - Он не договорил, только теперь разглядев лицо незнакомца.
     Оно было неестественно бледным, вернее, совершенно белым!
     Белки глаз светились, а зрачки, огромные, как отверстия пистолетного дула, источали угрозу и странную сосущую тоску. Губы, прямые и узкие, казались черными, а нос больше походил на треугольный клапан и мелко подрагивал, будто незнакомец принюхивался.
— Иди назад! - шелестящим голосом, без интонаций, но тяжело и угрюмо сказал "десантник". - Шагай.
     Никита сглотнул, с трудом отводя взгляд от гипнотизирующих глаз незнакомца. Возмутился:
— С какой стати я должен шагать назад? Я иду домой, так короче. В чем дело?
     Жало копья прокололо рубашку, вонзилось в кожу. Никита вскрикнул, отступил, в изумлении осознавая, что все это не сон и что странный десантник вовсе не собирается шутить.
— Сказано: иди назад. Быстро. Тихо. Понял?
— Понял. - Гнев поднялся в душе крутой волной. Сухов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.
     Он схватил копье возле наконечника, собираясь вырвать его у шкафоподобного верзилы, и вскрикнул еще раз - от неожиданности, получив болезненный электрический разряд. Однако он был довольно упрям и не останавливался на полпути, да и вспыхнувшая злость требовала выхода, хотя странное лицо незнакомца продолжало гипнотизировать, заставляло искать объяснений.
     Копье нашло Никиту, оцарапало грудь, но он уже ушел влево, поднырнул под удар дипломатом - "десантник" бил наотмашь, - схватил копье и... кубарем покатился по дорожке, не успев сгруппироваться, получив оглушающий удар током. Гигант медленно шагнул к нему, и в это время из-за кустов вывалился и скрючился на дорожке пятый незнакомец.
     Никита сел, опираясь на бордюр, потрогал гудящую голову, попытался сфокусировать зрение.
     Новое действующее лицо оказалось седым стариком, одетым в нечто напоминающее изодранный окровавленный плащ неопределенного цвета. Он заскреб пальцами по асфальту, вывернул голову к Никите. Глаза у него были выколоты, по темному лицу текли слезы и кэовь, рот давился немым криком, потому что язык в нем отсутствовал. "Десантник" оглянулся на товарищей, молча и неподвижно стоявших неподалеку, не спеша подошел к старику и так же молча, не останавливаясь, проткнул его своей пикой насквозь.
— Что вы делаете?! - вскрикнул Сухов, вскакивая.
     Верзила нанес еще один удар. Старик растянулся на асфальте, затих.
     Никита бросился к "десантнику" и в прыжке нанес ему прямой удар в голову, одновременно отбивая сумкой выпад копья. Некоторое время они танцевали странный танец: Никита уворачивался от выпадов копья и ударов дипломата, стараясь в свою очередь достать незнакомца ногой или рукой, а тот уходил от его ударов с какой-то ленивой небрежной грацией, необычной для такого массивного и громоздкого тела, пока не задел плечо Сухова жалом копья и снова не парализовал его разрядом электричества. Впрочем, вряд ли это можно было назвать электрическим разрядом: от него тело сжималось в тугой комок напряженных, но не действующих мышц, а вокруг точки уколаразливалась волна холода.
     Никита упал, с бессильной яростью сквозь набежавшие слезы впиваясь взглядом в страшные зрачки "десантника".
     Копье приблизилось к его глазам, поиграло возле сердца, снова уставилось в глаз, в другой, словно белолицый "нелюдь" не знал, с какого глаза начать. И тут один из троих его напарников предупреждающе пролаял что-то на неизвестном языке: по боковой аллее справа кто-то бежал.
     Копье замерло. Исчезло. "Десантник" наклонился к Никите:
— Слабый. Не для Пути. Умрешь.
     Голос был глухой, невыразительный, равнодушный, но полный скрытой силы и угрозы. Он давил, повелевал, предупреждал.
     И не принадлежал человеку. Это открытие доконало Сухова.
     Кто-то тронул его за плечо, приподнял голову. Он открыл глаза и увидел лицо Такэды.
— Толя?!
— Жив, однако! Куда они пошли?
     Никита вцепился в его руку, с трудом поднялся.
— Не ходи за ними, это... дьяволы, а не люди.
— Как они выглядели?
— Высокие, широкие... белолицые. В пятнистых комбинезонах... с такими короткими странными копьями...
— С копьями?! - Такэда побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Сухов никогда прежде не видел, чтобы инженер так открыто выражал свои чувства.
— Аматэрасу! Это был отряд СС! А может быть, и ЧК!
     Никита невольно засмеялся, закашлялся.
— Эсэсовцы ходили в мундирах, а чекисты - в кожаных куртках, а не в современных десант-костюмах.
— Я и не говорю, что это ЧК времен революции. ЧК значит - "черные коммандос". А СС - "свита Сатаны".
— Чепуха какая-то! Давай посмотрим, жив ли тот старик. Они его проткнули копьем.
— Я бы не советовал тебе вмешиваться. Старику уже не поможешь, а неприятности нажить...
     Не отвечая, Никита подошел к лежащему ничком седоголовому мужчине, перевернул его на спину. Плащ на груди незнакомца распахнулся, и Никита невольно отшатнулся. Не раны на груди и животе человека потрясли его, а глаза! Два нормальных человеческих глаза, разве что без ресниц, на месте сосков на груди, и два под ребрами! Три из них были мутными, слепыми, полузакрытыми, неживыми, а четвертый, полный муки и боли, смотрел на Сухова пристально, изучающе и скорбно.
— Катакиути! - проговорил за спиной Такэда и добавил еще несколько слов по-японски.
     Никита оглянулся и снова, как зачарованный, уставился в глаз на груди старика. Впрочем, стариком этого человека назвать было нельзя, несмотря на седину и худобу, ему от силы исполнилось лет сорок, если не тридцать. И он был еще жив, хотя и получил страшные раны.
     Рука его шевельнулась, согнулись и разогнулись пальцы. Хриплый клокочущий вздох выгнул грудь. Страшное лицо повернулось к людям, исказилось гримасой боли, напряглось в натуге что-то сказать, но у старика не было языка. Никита убедился в этом окончательно.
     Рука незнакомца снова шевельнулась, приподнялась, словно он искал опору, и вдруг затвердела, перестала дрожать, повернулась ладонью вверх. Казалось, вся жизнь чужака, еще теплившаяся в теле, сосредоточилась сейчас в его руке. И в глазу на груди.
     В центре ладони разгорелась звездочка, сияние волнами пошло от нее к пальцам и запястью. Рука приобрела оранжево-прозрачный цвет, словно выточенная из раскаленного стекла. Звезда в центре ладони стала бледнеть, превратилась в облачко свечения, начала формироваться в какой-то геометрический знак: сначала это был круг, затем в нем проявился треугольник, круг преобразовался в квадрат, и наконец две эти фигуры слились в одну - пятиконечную звезду, выпуклую, светящуюся, словно лед под луной.
     Незнакомец замычал, протягивая руку Сухову. Тот нерешительно глянул на озабоченного товарища.
— Что ему надо?
     Седой снова замычал, обреченно, тоскливо, жутко. Глаз на груди его заполнился влагой, он умолял, он просил, он требовал чего-то: то ли принять дар, то ли помочь встать.
     Никита решился, осторожно берясь за ладонь незнакомца.
     И получил знакомый леденяще-электрический удар, так что свело руку и подогнулись ноги. Вскрикнув, он выдернул руку из горячей ладони старика, отступил на шаг, хватая воздух ртом.
     Рука седого упала безвольно, погасла. Знака в виде звезды на ее ладони уже не было. На лице незнакомца проступило нечто вроде улыбки, затем черты его разгладились, по лицу разлилась бледность. Глаз несколько мгновений вглядывался в людей, потом внутри него словно отключили свет - стал пустым и бледным.
— Умер! - констатировал Такэда, озабоченно поддержал Никиту под локоть. - Что с тобой?
— Не знаю, - прохрипел танцор. - Такое впечатление, будто меня трахнуло током... причем уже второй раз! Эти, которые его убили, тоже имели разрядники... копья. О господи! Башка раскалывается! И рука болит...
     Он разжал кулак и взглянул на ладонь. Точно посередине линии судьбы виднелась черная отметина в виде пятиконечной звезды, словно кожа в этом месте была сожжена. Такэда хмыкнул, рассматривая ладонь друга.
— Любопытно. В эзотерике пятиконечная звезда - символ вечности и совершенства. Такая звезда была эмблемой Тота и Кецалькоатля, а также ключом Соломона. Кстати, у японцев это знак высокого положения. - Такэда спохватился, видя, что Никита побледнел и еле стоит на ногах. - Тебе плохо?! Пошли, пошли отсюда, отвезу тебя домой. Хорошо, что я пошел за тобой, интуиция подсказала.
— Его... надо... в скорую.
— Поздно, ему уже никто не поможет. Позвоним от тебя в милицию.
— Он... не человек.
— Ладно, успокойся. Обопрись о плечо.
— И те... амбалы пятнистые... тоже не люди.
     Такэда не ответил, выбирая дорогу и почти волоча Никиту на себе, пока не выбрались из парка на освещенную улицу.
     Сухов не помнил, как добрался домой. Перед глазами все плыло, тянуло на рвоту, рука горела и дергала, в ладони точно застрял раскаленный гвоздь, не помогли ни йод, ни мази, ни таблетки.
     В конце концов ему стало совсем плохо и он потерял сознание, уже не видя и не слыша, как Такэда вызывал скорую и говорил с милицией об инциденте в парке.
     Двое суток Сухов провалялся дома с высокой температурой.
     Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а по ночам постоянно снились кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон "десантников" с белыми лицами мертвецов гонялись за ним по парку, дырявили копьями, выжигали на груди и руках странные клейма и гудели на все лады: "Слабый! Шагай! Умрешь!.." Снился и многоглазый старик в плаще на голое тело, тянул к нему руки и беззвучно кричал, разевая черный безъязыкий рот: "Возьми-и-и! Это ключ власти! Будешь повелевать миром!" Никита хватал с руки старика странной формы ключ, но тот превращался то в громадного жука, то в скорпиона, а однажды в гранату, осколки которой после взрыва превратили голову больного в решето...
     Первые ночи у постели танцора дежурила мама; в больницу сына отправить она не разрешила, хотя врач скорой, вызванной Такэдой, настаивал на госпитализации. На третий день Никите стало легче, и Толя уговорил маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в случае каких-либо осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
     К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура спала, и Сухов почувствовал себя значительно лучше. С аппетитом поужинав (заодно и пообедав), он сделал подушку повыше и с интересом принялся разглядывать свою ладонь, сняв повязку. Пятно в форме пятиконечной звезды размером с жетон метро уже посветлело, приобрело коричневый цвет и походило теперь на вдавленное в кожу родимое пятно. А главное, оно сдвинулось с центра ладони к запястью. Ладонь уже не жгло, как вначале, а лишь покалывало, причем иногда это было даже приятно. Врач, осмотрев пятно, лишь хмыкнул, когда ему сообщили о передаче звезды с ладони на ладонь.
     Однако мазать "родинку" не стал, ограничившись спиртовым обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД, будет болеть - выпишу УВЧ.
     Допив кофе, Такэда убрал посуду и устроился возле рабочего стола Никиты, разложив на нем какой-то старинный с виду манускрипт. Разговаривал он мало, в отличие от матери, и Сухову это нравилось. Правда, после случившегося его самого тянуло к разговору. Из головы не шла фраза, произнесенная гигантом-"десантником": "Слабый. Не для Пути. Умрешь". Интуитивно Никита чувствовал, что речь шла не о физической силе, и это уязвляло и заставляло искать причины оценки.
— Толя, а сам ты что об этом думаешь?
— О чем? - Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы манускрипта. От его спокойного и сдержанного облика тянуло прохладой, как от колодца с ничем не замутненным зеркалом воды.
— О встрече в парке... о старике... Ты сообщил в скорую?
— И в милицию тоже.
— Ну и?..
— Рассказал, что знал. Когда приехала скорая, он уже не дышал. - Кстати, - Такэда взглянул на Сухова поверх страницы, - глаз на его теле никаких не нашли.
— Как это не нашли? Куда же они делись?
     Толя молча углубился в изучение книги. Не зная ответа, он никогда не пожимал плечами и не делал других жестов.
     Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан холодного молока.
— Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
— Не померещилось.
— Так в чем же дело?
     Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова глянул на лежащего поверх стола.
— Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно.
     Похоже, что он был человеком, вернее, человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно, и те четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы не знаем ни их координат, ни целей появления, ни причин ссоры... кстати, язык у него был вырван.
     Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
— О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь, что он им сделал? За что они его... так?
     Такэда углубился в изучение очередной страницы.
— Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
— Жлоб! - констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. - Теперь я понимаю, почему девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить к тебе со своим чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень умную книгу: Чхве пнсоль, Техника "мягкого" искусства. Хапкидо.
— На японском?
— На корейском.
— О-о! Вы у нас полиглот.
— Не ругайся.
     Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
— Что же это такое? Ожог?
— Весть, - серьезно сказал Такэда.
— Что?!
— Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя поднял руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказанного. - Я не готов ответить на твои вопросы. Как и ты - услышать правду.
     Отложим разговор дня на два-три. Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно отвердевшее лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал. Показал на стакан.
— Налей молока, плиз.
— А нетути, дорогой. - Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим информпрограмму, не возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
— А кто это?
— Мой друг, - уклонился от прямого ответа японец. - Живет тут неподалеку, на Соколе. Приедет, познакомлю. - Он набрал номер. - Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь? Ждем. - Повесил трубку. - Сейчас принесут.
     Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
— Ты что же, заранее договорился?
     Такэда молча увеличил громкость телевизора. Некоторое время они слушали новости первого канала Останкино: страны Лиги Империй, как уже несколько лет негласно называли Содружество независимых государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали, рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками - все больше и больше, - боролись с тем и другим, митинговали - правда, все меньше и меньше, то есть творили историю.. Национализм продолжал буйствовать, неуклонно развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего зарубежья тоже не внушали особого оптимизма: становление "великих" государств - Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже Карабаха - сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного населения. На этом сообщении Никита перестал воспринимать информацию, переключая поток сознания в другое русло. Этому его научил Такэда, потому что заметил: после телеинформационной программы у друга растет желание поубивать сначала националистов, потом политиков, а потом уничтожить толпу, вознесшую этих политиков на своих плечах к власти. История толпы не помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына выделяться, быть личностью, пока не добился своего: сын научился вкладывать в любое дело, чем бы ни занимался, все физические и душевные силы, заряжаться на максимальный результат, что и позволило ему стать не только мастером спорта по акробатике, а также профессиональным танцором балета, но личностью с высокой степенью ответственности, как опять же говаривал его отец. Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И вздохнул сам. Несмотря на все лестные отзывы и свое мнение о Никите, он сомневался в том, что танцор справится с предстоящей миссией. Но Вестник выбрал его!..
— Что вздыхаешь? - Толя выключил телевизор.
— Помнишь, как старик тянул руку? А ведь блямба у него на ладони формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил бы. Весть! - передразнил Никита приятеля. - Что за "весть"? Может быть, пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
— Позже, умник. А формировалась эта штука действительно интересно. Круг - это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате - символ соединения божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и телесного. Вестник... м-м, старик как бы подсказал твой путь... если ты его начнешь.
— Чушь какая-то! Никуда я идти не собираюсь.
— В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят к этому. Все, все, не будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на мистике.
— Не немножко.
— Спасибо.
— Не за что.
     Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
— Только обещай мне быть осторожным.
— В каком смысле?
— В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на помощь. И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
     Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский голос. В шоке Никита медленно натянул простыню до подбородка - летом он спал без одеяла. Приятель, который должен был принести молоко, оказался девушкой. Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав: "Добрый вечер".
— Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
     Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не "карманный вариант". Черты изящные, небольшой правильной формы нос и прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь потом, часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд летний костюм, в котором при рассмотрении угадывался изысканный вкус и утонченность. Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась художницей. Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее "три К".
     Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после ухода Ксении. Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими репликами и пикировкой - оба понимали юмор, ценили и реагировали на него одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако Толя тонко чувствовал состояние друга, и ему хватило ума и такта поучаствовать в беседе в качестве молчаливого предмета интерьера.
     Прощались они в коридоре, пообещав "звонить, если что", и Толя увел девушку, подарившую хозяину беглую улыбку и взгляд искоса, в котором горел огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов обнаружил, что одет в спортивный костюм, хотя совершенно не помнил, когда он его надел, преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
     Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал, как убитый, без сновидений и тревог.

     В среду он уже вышел на тренировку вместе с другими акробатами, учениками Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней совершенства. Правда, каким образом осуществить это желание, он не знал, но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы акробатики, все эти рондаты, флик-фляки и сальто, в танце, что могло усилить эстетическую его насыщенность.
     В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на нее с протестом в душе: после воскресного своего отчаянного выступления работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд ли можно было что-то добавить к тому, что он сказал на сцене, на языке танца. Многие в труппе поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда, этот взрыв танцевального движения прощанием.
     На репетиции Никита уловил в глазах товарищей легкое удивление, а на лице Коренева хмурый вопрос и недовольство. Он не стал репетировать до конца, сошел со сцены - на сей раз занимались не в танцзале, а на сцене театра, - но не успел спуститься в костюмерную, как вдруг произошел странный случай: пол сцены провалился! Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки пола с высоты трех с половиной метров. К счастью, участники репетиции отделались травмами и ушибами, да поломалась музыкальная аппаратура, на чем инцидент был исчерпан, однако в душе Сухова осталось сосущее чувство неудовлетворения, заноза тихого раздражения, будто он что-то забыл, упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
— Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на работу. - Хотя, может быть, это психоразведка.
— Опять ты за свое, - разозлился танцор. - Намеков твоих я не понимаю, или не говори загадками или молчи.
— Хорошо, - кротко согласился Толя. - Как твоя новая родинка на ладони, держится?
     Никита взглянул на ладонь, буркнул:
— Держится. Но побледнела и еще сдвинулась к запястью. Только что чесалась здорово, я, по сути, из-за этого и сошел со сцены.
— Любопытно. А так не беспокоит?
— Покалывает иногда... только не надо ничего плести про Весть, психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
— Тогда сходи к врачу. А лучше к "три К", она тебя приглашала.
— К... когда? То есть, приглашала когда?
— Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы, на них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку. А Никита полчаса ходил по комнатам, пил молоко, просматривал газеты, смотрел телевизор, не вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что созрел давно. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о Ксении почти все время, и - видит Бог! - думать о ней было приятно.
     Громкое название "Студии художественных промыслов" носил подвал в одном из старых зданий Остоженки, мастерская Ксении Красновой занимала одно из его помещений, освещенных двумя полуокнами и самодельной люстрой на пять лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами, стойками, холстами и рамами. Картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с рекой и сосновым лесом и портрет какого-то сурового мужика с бородой и пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
     Ксения работала над третьей картиной - нечто в стиле "Русское возрождение": на холме по колено в траве, стоял странник с посохом в руке, с ликом святого, и смотрел на сожженное поле до горизонта, над которым на фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и создавала непередаваемое чувство печали и ожидания. Ксения, одетая в аккуратный голубой халатик, под которым явно ничего не было, почувствовала вошедшего и обернулась, глядя отрешенно, потусторонне. Волосы ее были собраны короной в огромный пук и открывали длинную загорелую шею, тонкую, чистую, красивую. Взгляд девушки прояснился, она узнала "больного", ради которого по просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.
— Никита? Вот не чаяла видеть. Проходи, не стой у порога.
     Как самочувствие?
— Привет, - смущенно сказал Сухов. - Все нормально. Выжил. Вообще-то, друзья зовут меня короче - Ник. Я вас не отрываю от дел?
     Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
— Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите, встретимся вечером, поговорим не торопясь.
— Идет. Я заеду за вами...
— Часов в семь, не раньше.
— Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я удалюсь.
— Только в обмен.
— В обмен? На что?
— Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы посмотреть на одно из ваших шоу.
— Он у меня еще схлопочет за "гениального", - пробормотал Никита. - Конечно, я достану вам билет на очередное представление, только не рассчитывайте увидеть что-то сногсшибательное: программу и сценарий составляю не я и танцую под чужую музыку.
     На лице девушки отразилась гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка, понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз, и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те черты облика, которые слагаются в термин "красота". Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а может быть, печать татаро-монгольского нашествия?), глаза зеленые, с влажным блеском, поднимаются уголками к вискам, брови черные, тонкие, вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые уши. Шедевр, как любил говорить о таких женщинах великий их знаток Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно, и у нее уже есть муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно не бывает в свободном полете...
— ... - сказала девушка с тихим смехом.
— Что? - очнулся Никита, краснея. - Простите, ради Бога!
— Так и будем стоять? - повторила девушка. - Картины показывать уже не нужно?
— Еще как нужно! Просто вспоминал, где я мог вас видеть? Вы, случайно, не приносили молоко одному больному?
     Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и красивых ног он еще не видел. Не говоря об остальном. И снова страх морозной волной взъерошил кожу на спине: а если она и Такэда - не просто друзья?!
— Так вы идете? - оглянулась художница, открывая дверь перегородки подвала.
     Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать вывод: Ксения не была любителем, она была Мастером, талант которого не требовал доказательств. Правая стена помещения держала на себе портреты: Никита узнал молодых Лермонтова и Пушкина, Петра Первого, а также современных писателей и артистов. На левой были закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному дыханию и точности рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно приглянулся танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны, тропинка через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом. А на противоположной стене... Никита подошел и потерял дар речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело, э т о можно было лишь обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство форм и красок! магия жизни и смерти! Картины не были абстрактными, хотя на первый взгляд ничего не изображали, но они имели смысл, а главное - создавали определенный эмоциональный фон и впечатление. Одна звала к столу - Никите вдруг захотелось есть и пить. Вторая навевала сон. Третья заставила тоскливо сжаться сердце, четвертая - почувствовать радостный прилив сил. Пятая звала к женщине да так, что в душе зарождалось желание и неистовое волнение!
— Колдовство! - хрипло проговорил Никита, вздрогнув от прикосновения девушки к плечу; ее вопроса он снова не услышал:
— Спасибо, - серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах; она заметила, какое воздействие оказала на гостя последняя картина. - К сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть лет работы, а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две выставки: в Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные, самодеятельные, в общежитиях и студиях, не в счет.
     Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
— Это действительно колдовство. Как вы это делаете? Я читал, что существуют какие-то методы инфравлияния на подсознание человека, используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже шифруете в картинах нечто подобное?
— Я не знаю, как это называется, я просто чувствую, что должно быть изображено на холсте для создания необходимого эффекта. Мой учитель говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое объяснение?
     Никита улыбнулся.
— Я бы назвал это проще - прорывами таланта в неизведанное, но если вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили, Ксения, честное слово! Можно я еще раз приду сюда, полюбуюсь на картины, подумаю?
— Почему бы и нет?
— Тогда до вечера. - Никита направился вслед за художницей, оглядываясь на галерею картин и чувствуя сожаление, что не насмотрелся на них до наполнения души. - Кстати, как вы познакомились с Толей?
— На улице, вечером. - Ксения оглянулась через плечо, и Никита не успел отвести взгляд от ее ног. - У гастронома на Сенной ко мне подошли ребята... м-м, очень веселые, и Толя... уговорил их не шалить.
     Никита представил, как уговаривал парней Такэда, фыркнул. Ксения тоже засмеялась. Заметила его жест, кивнула на руку с отметиной.
— Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма у ожога, вы не находите?
     Сухов глянул на звезду, упорно сползающую к запястью, посерьезнел: показалось, что после вопроса девушки звезда запульсировала, послав серию уколов, добежавших по коже руки до шеи.
— По-моему, это не ожог. Толя говорит что-то странное, но не объясняет, что имеется в виду. Потом поговорим. Итак, в семь?
     Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.
     Дома его ждал Такэда.
— Тебя уволили? - удивился Никита, привычно хлопая ладонью по подставленной ладони приятеля.
— Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у "три К"?
— Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
— Хорошо, не буду. Так ты был?
— Только что от нее, смотрел картины.
— В студии? Или в запаснике?
— Ну, там их было много, десятка три.
     Такэда хмыкнул.
— Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на миллион, учти.
— Уже учел. - Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с квасом. - Мы с ней идем вечером в кафе на Москворечье.
— Это ты решил или она?
— Я. А что?
— Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе, рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко. Она талантливый художник...
— Я это понял.
— ...и живет в своем мире, - докончил Такэда бесстрастно. - Она тебя взволновала, я вижу, но...
— Оямыч! - изумленно глянул на друга Никита. - Ты что? С чего это тебя потянуло на менторский тон? Или она - твоя девушка? Так бы сразу и сказал!
— Она мой друг. - Такэда подумал. - И ее очень легко обидеть.
     Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно-рассеянного лица Толи, глотнул квасу.
— М-да... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?
     Такэда выпил свой квас, помолчал.
— Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
— Сцена, а не потолок. Провалилась, и все. Наверное, поддерживающие фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука зачесалась так, что спасу нет.
     Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища тень тревоги.
— То, что зачесалась рука - символично, Весть заговорила. Но то, что провалилась сцена... неужели Они решили подстраховаться? Ну-ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои "десантники" в парке.
— Зачем? - Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье, странный голос: "Слабый. Не для Пути. Умрешь..."
— Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть... - Такэда не обратил внимания на отрицательный жест товарища, - вот этот самый знак в виде звезды шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не смотри на меня, как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все объясню, а пока пусть мои речи будут для тебя китайской грамотой.
     Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени, что обычная его невозмутимость дала трещину. И говорил он больше сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
— Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по-другому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.
— Что-что?! - Никита смотрел на друга во все глаза
.      Такэда слабо улыбнулся.
— Вообще-то заклятие - это психологический запрет, играющий для данного района роль физического закона. А черное заклятие иногда называют "печатью зла". Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить все остальное. Ладно, поживем - увидим. Не возражаешь, если я у тебя еще посижу?
     Никита не возражал. Он был сбит с толку, озадачен и не знал, что думать о загадочном поведении Такэды и об его более чем странных намеках. И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони отозвалось серией тонких уколов-подергиваний, распространившихся волной по всей руке до плеча.
     Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не звонил, с Кореневым не скандалил, с Такэдой разговора о загадочных "печатях зла" не заводил (хотя намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался акробатикой и готовился к демонстрации своего "фирменного" танца - чтобы предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной подготовки. На четвертый день позвонила мама и пожаловалась на то, что ей в очередной раз не принесли пенсию.
     Сухов уже не раз выяснял причины подобного отношения почтовых работников, выслушивал их вранье насчет того, что "заходили, но дома никого не застали", просил в следующий раз звонить дольше, извинялся и шел за пенсией с матерью, но тут его терпение лопнуло. К почтальону, который разносил пенсии, он не пошел, а направился прямо к начальнику отделения связи, молодому двадцатилетнему парню. И получил хамский ответ: "Пусть сама приходит, ноги не отвалятся".
     Никита, типичное дитя постсоветского общества, давно привык к тому, что новые демократические власти полностью переняли привычки старой государственной системы работать на отказ, а не на удовлетворение человеческих потребностей, однако в быту сам редко сталкивался с социальными институтами типа милиции, почты, ЖЭО, телефонной сети, ремонтных и строительных организаций. Зато и никогда не комплексовал по поводу "развитого идиотизма" чиновников, зная, что словом доказать ничего не сможет, чиновничья исполнительная рать реагировала только на звонок сверху, документ или грубую силу. На этот раз Никита озверел. Он схватил начальника почты за ремень, приподнял и бросил на стул с такой силой, что тот рассыпался.
— В следующий раз, если снова придется идти на почту мне, разговор будет другой.
— Разговор этот произойдет раньше! - прошипел вслед белобрысый, одетый модно, в ядовито-зеленые безразмерные штаны и кожаную безрукавку начальник, но Сухов не обратил на реплику внимания. Матери он ничего не сказал, только пообещал, что все будет нормально.
— Калиюга в разгаре, - грустно сказала все понимающая мама, погладив сына по плечу. - Все изменяется к худшему, и нет лампады впереди.
— Калиюга - это что-то из индийской мифологии? - Никита повел мать к остановке трамвая.
— По представлениям древних индийцев человеческая история состоит из четырех эр: критаюги, третаюги, двапараюги и калиюги. Критаюга - благой век, длилась один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет... Тебе интересно? - Они остановились в тени тополя.
— Я когда-то читал, но забыл. Продолжай.
— Третаюга длилась один миллион двести девяносто шесть тысяч лет, и эта эпоха характеризовалась уже уменьшением справедливости, хотя религиозные каноны соблюдались, и люди радовались жизни. Во времена двапараюги начали преобладать зло и пороки, длилось это восемьсот шестьдесят четыре тысячи лет. Ну, а калиюга... сам видишь: добродетель в полном упадке, зло берет верх во всем мире, войны, процветание преступлений, насилия, злобы, лжи и алчности... - Мама содрогнулась. - Грехопадение всегда ужасно, но уж в таких масштабах... Я, наверное, опять брюзжу?
— Нет, ты говоришь справедливо. - Никита поцеловал мать в щеку. - Это все, что ты знаешь о югах?
— Почти. Все эти "юги", как ты говоришь, составляют одну махаюгу, тысяча махаюг - одну кальпу, то есть один день жизни Брахмы, а живет Брахма сто лет.
— Долго-то как!
     Мать засмеялась.
— Да уж, не то, что мы.
— А потом? Ну, прожил Брахма, допустим, свои сто лет, что потом?
— Потом уничтожаются все миры, цивилизации, существа и сам Брахма. Следующие сто лет длится "божественный хаос", а затем рождается новый Брахма. Что это ты вдруг заинтересовался? Отец оставил целую библиотеку по индийской и буддистской философии, но раньше ты ею пренебрегал. Вот твой друг - японец, тот все проштудировал.
     Никита взглянул на часы.
— Он фанатик подобного рода литературы, мне это не дано. Ну, я побежал, ма?
— Беги. Будь осторожен, что-то мне тревожно.
     Они расстались. Машина Сухова стояла без бензина, и мать уехала на трамвае, а он сел в метро и направился на поиски Ксении.
     Увидеть ее захотелось непреодолимо. А еще тянуло рассказать ей историю с убийством странного старика в парке и о передаче им знака в виде пятиконечной звезды. "Символ вечности и совершенства"... Никита привычно взглянул на ладонь, вернее, на запястье, потому что звезда, оставаясь коричнево-розовой, как заживший ожог, переместилась уже на запястье, имея явное намерение погулять по руке. Она почти не беспокоила, разве что изредка отзывалась на какие-то внешние или внутренние раздражители вибрацией тонких ледяных укольчиков, но именно этот факт и заставлял сердце Сухова сжиматься в тревоге и ждать неприятностей.
     В конце концов он решил объясниться с Такэдой, а если тот не сможет помочь - пойти к косметологу и попросить свести пятно с кожи.
     На Тверской, в переходе, уже недалеко от студии Ксении Красновой, Никита стал свидетелем грязной сцены: двое молодых людей, неплохо одетых - в джинсы, кроссовки "Рибок" и черные майки, выхватили у инвалида, просящего милостыню, его картуз с деньгами и, не слишком торопясь, пересекли переход, не обращая внимания на возмущенные возгласы женщин и крики инвалида.
     Обычно Сухов не вмешивался в подобные конфликты, считая, что этим должны заниматься соответствующие службы, да и характер у него предпочитал компромиссы, хотя и до определенного предела: и отец, и мать сумели дать сыну понятия долга, чести и совести. Почему вдруг его потянуло "на подвиги" именно в этот момент, он не анализировал, вероятно, сработала еще одна черта характера - нередко он подчинялся ветру настроения. Парней он догнал на лестнице, задержал за плечо крайнего слева, белобрысого, с мясистым затылком.
— Минутку, мальчики.
     Реакция юношей, указывала на то, что они хорошо отработали операцию отхода: оба рванули наверх и в разные стороны, сметая людей на пути, но тут один из них вместо "родной" голубой формы разглядел костюм Никиты и свистнул. Они сошлись и, как ни в чем не бывало, двинулись навстречу Сухову, поигрывая бицепсами.
— Че надо, амбал? - спросил белобрысый, во взгляде которого невольно отразилось уважение: Никита был выше каждого из них на полголовы и шире в плечах.
— Верните деньги инвалиду, - тихо сказал танцор, чувствуя неловкость и какое-то злое смущение; он уже жалел, что ввязался в эту историю.
— Какие деньги? - вытаращился белобрысый. Его напарник, потемней, с длинными волосами, в зеркальных очках, сплюнул под ноги танцору.
— Вали своей дорогой, накатчик. Или, может быть, ты переодетый щпинтиль, сикач?
     Никита молча взял его за плечо, ближе к шее, нажал, как учил Такэда. Длинноволосый ойкнул, хватаясь за плечо. Его напарник молча, без размаха, ударил Сухова в лицо, потом ногой в пах. Оба удара танцор отбил, но в это время его ударили сзади, и все поплыло перед глазами, завертелась лестница, в ушах поплыл звон. Он еще успел заметить, что ударил его тот самый "инвалид", у которого воры отобрали выручку, дважды закрылся от ударов длинноволосого, но пропустил еще один удар "инвалида" и оглох. Его били бы долго, если бы не вмешался кто-то из молча наблюдавшей за дракой толпы. Получив по удару - никто не заметил их, так быстро они были нанесены, - драчуны мгновенно ретировались с поля боя, и лишь потом Никита разглядел, что выручил его хмурый парень в костюме и с галстуком, типичный дипломат.
— Спасибо, - пробормотал Сухов, держась за затылок.
— Не за что, мы делаем одно дело, - ответил "дипломат". - Идти сможете?
— Сможет, - появился из-за его спины Такэда. - Благодарим за помощь, мы теперь сами. - Он наклонился над лежащим танцором, дотронулся до его затылка, озабоченно разглядывая окровавленную ладонь.
     Сухов, напрягаясь, встал на четвереньки, и его вырвало. В толпе раздался женский голос:
— Да он пьяный...
     Такэда помог Никите встать на ноги и повел по лестнице наверх, поймал такси.
— Может, тебя сразу в скорую? Голова сзади разбита.
— Домой, - вяло ворочая языком, проговорил Никита. - Ты что, следишь за мной?
     Такэда промолчал.
— Ну, и зачем ты ввязался?
— Бес попутал. - Сухов потрогал забинтованную голову, покривился от боли. - Кто же знал, что они заодно? Какой в этом смысл? Делать вид, что отнимают... Или для эффекту - инвалиду после этого больше давать будут?
     Такэда разглядывал свои ногти, о чем-то задумавшись. Время от времени он посматривал на хозяина и во взгляде его надежда боролась с сомнениями. Они сидели на диване в гостиной Сухова, пили кофе, смотрели новости и перебрасывались редкими фразами.
— Ты знаешь, меня раньше никогда не били! - криво улыбнулся Никита; в голосе его прозвучало удивление.
— Ничего, это исправимо, - рассеянно ответил инженер.
     Сухов хмыкнул, оценив реплику. До этого момента, то есть до драки, он жил в своем мире, высоком мире искусства и музыки, спортзалов и театров, не пересекавшемся с миром улиц и подворотен, воровства и насилия, обмана и страха. Судьба и воспитание, устойчивый круг культурных отношений, хранили его от множества "низших" миров, и, попав в переплет, растерялся, столкнувшись с неадекватной реакцией окружающих. Он вдруг осознал, что ничего не знает о жизни вокруг. И было жутко обидно, что вступился он за псевдоинвалида, выступил зря.
— Знаешь, а тот парень ничего. Хорошо бы найти его и пригласить. Посидели бы.
— Какой парень?
— Что помог мне. Странный только... по-моему, он меня с кем-то спутал, потому что сказал, что "мы делаем одно дело".
     Такэда насторожился.
— Так и сказал, "одно дело"?
— Так и сказал. А потом ты подошел. Ума не приложу, как тебе удается вычислить меня.
— Если отвечу, не поверишь.
— А ты попробуй.
     Такэда допил кофе, отобрал пустую чашку у Никиты и отнес поднос на кухню. Сказал, вернувшись:
— Существует система знаний, не основанная на познании и науке. Если хочешь, я один из ее адептов.
     Сухов присвистнул.
— С ума сойти! А не темнишь ты, адепт? Уж не прицепил ли мне какую-нибудь электронную штучку вроде микропередатчика?
     Такэда отреагировал на шутку с неожиданной серьезностью.
— Я - нет. Они - могли.
— Снова загадки? - Никита не имел намерений ссориться с Толей, поэтому спрашивал, скорее, риторически, зная, что Такэда все равно ответит лишь тогда, когда захочет. - Кто это - "они"?
— СС, - без тени усмешки ответил японец. - Я тебе уже говорил - это аббревиатура слов "свита Сатаны". Хотя, кто опасней - Они или эсэсовцы времен Отечественной войны - еще надо подумать. Я имею в виду тех самых "десантников" в пятнистых комбинезонах.
— А-а... - Никита поморщился, но язвить и высмеивать Такэду желания не имел. - Значит, по-твоему, они оставили... как ты там называл? "Печать зла"? И поэтому мне сегодня набили морду?
— Не уверен, что сегодняшний случай инспирирован ею, но не исключаю и такой возможности. Ты видел то, что не должен был видеть, и Они не могли не перестраховаться.
— А помог мне тогда кто? ЧК? НКВД? УБР? Молчишь? По-моему, все это чепуха! К тому же их главарь там, в парке, мне не поверил.
— Вот как? Ты мне ничего не говорил.
     Открываться до конца Сухову не хотелось, было стыдно и обидно, слова"десантника" характеризовали его не с лучшей стороны, но Такэда никогда несмеялся над слабостями других.
— Он сказал нечто в таком духе: "Слабый. Не для пути. Умрешь". В общем, абракадабра. Что за "путь" такой, почему я не для него - осталось тайной. Может, пояснишь?
— Может быть. Не сегодня.
— Не шутишь? - Никита в изумлении оторвался от спинки дивана. - Ты знаешь, о чем речь? Эта фраза имеет смысл?!
— Эта фраза имеет страшный смысл! И в ней все правда, к сожалению. И что ты еще слаб, и что не создан для Пути, и что умрешь, попытавшись изменить реальность. Хотя... кто знает, может, не к сожалению, а к счастью? Ведь ты не собираешься никуда идти, менять образ жизни?
— Да с какой стати я должен что-то менять?! - взорвался Сухов, получил укол боли в затылок и сморщился. - Какого черта, Толя? Объяснишь ты мне все по-человечески или нет?
— Сегодня нет. - Такэда встал. - Пока не получу доказательств... того или иного. Если я прав - ты попал в очень скверную историю и выпутаться из нее будет невероятно сложно. Если же нет... - Японец улыбнулся. - На нет и суда нет, как гласит русская пословица. Но я еще раз прошу тебя быть осторожней во всех делах, особенно на тренировках, в театре, в транспорте.Остерегайся случайных знакомств и конфликтов, - не затрагивающих тебя лично, О'кей?
     Никита с интересом разглядывал лицо друга, ставшее вдруг твердым, напряженным и чужим.
— Психоразведка, говоришь?
     Такэда в ответ не улыбнулся.
— Психоразведка.
— "Печать зла"?
— Или "след зла", как угодно. Не ухмыляйся, это очень серьезно, очень, до летального исхода. Потерпи маленько, я тебе все объясню... если вынудят обстоятельства. В настоящий момент чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя. Но помни: тогда в парке убили двоих. Двоих, понимаешь? Вспышки, и грохот помнишь? Это убивали первого, еще до того старика. Один человек - весть, как утверждал один классик, два - уже вторжение. Не дай Бог попасть тебе в круг устойчивого интереса... скажем, неких темных сил. Хотя первый шаг, увы, уже сделан. - Такэда кивнул на руку Никиты с темнеющей звездой "ожога". - До завтра, Кит. Я бы тебе все-таки посоветовал заняться борьбой, кунгфу там или айкидо, в дальнейшем это может здорово пригодиться.
     Хлопок ладони по ладони, и Такэда ушел.