|
Новинки появляются в отдельных выпусках, а на страницах сайта отмечаются значком new
№235 (27.01.2004)
Некогда существовало такое таинственное определение как "русский советский писатель", которое давалось "официальнопишущим" гражданам, проживавшим в пределах границы необъятного Союза Советских Социалистических. До определенного момента писатели были либо русскими, либо украинскими и т.п. и это устраивало как самих писателей, так и власти: Россия была самодержавной, царской, но никому не приходило в голову называть Ломоносова или Льва Толстого русским царским писателем. С того момента, когда Аврора пальнула по Зимнему дворцу, вдруг оказалось, что быть просто русским недостаточно. Хочешь называться писателем - изволь соответствовать и будь "советским", не хочешь быть советским - или вышвырнут из общества писателей, или будешь писателем, но для других читателей - за пределами великого и доброго Советского Союза. Вашему вниманию предлагаются цитаты из произведений нескольких "русских советских писателей": Михаила Пришвина, Ильи Эренбурга, Валентина Катаева (отбирались фразы, имеющие отношение к жизни нормальных людей, а не к воспеванию советского строя). Кто-то действительно "на все сто" соответствовал критериям "советского писателя", изо всех сил стараясь донести до читающей публики все красоты и достижения их любимого советского общества и выгоды обитания в этом обществе, а кто-то старался оставаться в бОльшей степени все-таки русским, а не советским. Чьи произведения оказались более долговечными показало время. Биографии: Михаил Михайлович Пришвин, Илья Григорьевич Эренбург, Валентин Петрович Катаев.
Илья Григорьевич Эренбург (афоризмы, цитаты)
Илья Григорьевич Эренбург (биография)
Когда очевидцы молчат, рождаются легенды.
Настоящие писатели всегда стремились выразить не себя, а через себя мысли и чувства современников.
Можно научить начинающего автора преодолеть литературную неграмотность, безвкусицу, научить его читать, но научить его стать новым Горьким, Блоком, Маяковским невозможно.
Даже большой мастер не может обучить другого мастера: различные ключи подходят к различным замкам.
Очень трудно в вечер жизни припомнить, понять ее утро - меняется освещение, меняется и восприятие того, что видишь.
Цитаты из рассказа И.Г. Эренбурга "Тринадцать трубок", 1923
Люди очень наивные и очень самоуверенные полагают, что человек является господином вещи, что он может купить ее, подарить, продать или выбросить. Это суждение, разумеется, давно опровергнуто ворохами фактов. Человек всецело подчинен различным вещам, начиная от своей рубашки, той самой, что ближе к телу, и кончая золотом Калифорнии или нефтью Ирака. История различных войн - это томление вещей, выбирающих себе резиденцию, придворных и слуг. То, что возле Салоник в 1916 году умерли многие индийцы, относится главным образом к свойствам характера лотарингской руды. Хроника уголовных преступлений отнюдь не приключения каких-либо особых людей, а просто биография беспокойных вещей, предпочтительно женского обихода. Этому господству вещей равно подчинены люди великие и малые. Шинель, сшитая по особому заказу покойного Акакия Акакиевича, жила жизнью не менее патетической и бурной, нежели тога Цезаря.
Виссарион Александрович Доминантов, крупный сановник и гордость российской дипломатии [...] Трубку он решил приобрести после недавнего визита к первому советнику великобританского посольства сэру Гарольду Джемперу. Виссариону Александровичу казалось, что в тесном кругу друзей и приближенных трубка придаст его лицу особую дипломатичность; кроме того, в одном образе - "с трубкой в зубах" - было нечто английское, а Виссарион Александрович почитал все, шедшее с дальнего острова, от политики натравливания континентальных держав одной на другую до горького мармелада из апельсиновых корок. [...] К трубке Виссарион Александрович привык не сразу. Между ней и папиросами, специально изготавливаемыми фабрикой Бостанжогло из легчайших сортов дюбека, лежали вершины искуса, отделявшие жизнь дипломата от жизни простого смертного. Трубка часто гасла, горчила во рту и требовала тщательного ухода. Как все, принадлежавшее дипломату, как цвет лица его любовницы - колоратурного сопрано Кулишовой, как хвост его рысака Джемса, как маленькая пуговка его ночной пижамы, - трубка не могла просто существовать: она должна была представлять благоустройство и мощь Российской империи.
Напрасно думают, что обкурить трубку так же легко, как обжить новый дом. Последнее доступно всем, за исключением разве ревматиков. Трубку же обкурить могут лишь немногие. Никакие печатные трактаты, никакие мудрые наставления табачного торговца не заменят отсутствующих способностей. Когда младенец в люльке играет с побрякушкой - его участь предрешена. Если он беспричинно кричит и смеется, бьет в ладоши, ловит муху, вываливается из колыбели - словом, если он представляет из себя клубок человеческих страстей, лучше всего его заранее оградить от соблазна стать курильщиком трубки и поднести ему по окончании колледжа дамский портсигар с крохотными надушенными сигаретами. Берущий в зубы трубку должен обладать редчайшими добродетелями: бесстрастием полководца, молчаливостью дипломата и невозмутимостью шулера.
Только в одном месте нашей чересчур стремительной планеты можно увидеть хорошо обкуренные трубки; это, разумеется, остров, именуемый Великобританией, отделенный от прочих земель водой и мудростью, остров, на котором в непогрешимом уединении пребывают миллионы бриттов, подобных каждый такому же острову, с должным количеством пароходных рейсов.
Лорд Грайтон был первым курильщиком Англии вследствие исключительной равномерности своего дыхания. Никогда за все пятьдесят два года своей благородной жизни он не испытывал ни гнева, ни восторга, которые могли бы печально отразиться на его горячо любимых трубках. Дыхание людей, подверженных страстям, неровно и подобно порывам ветра. Лорд Эдуард Грайтон размеренно вдыхал дым. Другие, куря, увлекались беседой о дерби, хорошенькой мисс, прошедшей мимо, и трубка гасла; или, наоборот, раздосадованные неудачей английской политики в Индии, болтливостью жены, произнесшей после обеда десять совершенно излишних слов, пресностью пикулевого соуса, вдували в трубку неистовый ураган своих крепких легких, и трубка, не обкуриваясь, сгорала. Но лорд Эдуард Грайтон, умел ограждать себя от всяких простонародных чувств. Когда его младшего брата Бернарда, капитана королевской армии, где-то в полях Пикардии разорвал германский снаряд, лорд Эдуард Грайтон не выпустил из зубов трубки, хотя он больше всех живых существ любил брата Бернарда. Спокойно он прочитывал телеграммы, подносимые лакеем на тяжелых подносах, о смерти, свадьбах, рождениях родных и друзей, донесения управляющих о процветании и запустении своих поместий, газеты, эти многостраничные фолианты, что ни день сообщавшие о кознях ирландцев, египтян, индусов, русских, немцев, даже бушменов, жаждущих гибели прекрасного острова. Проходили буквы, слова, мысли, события, умирали тетки, рождались кузены, текли гинеи, развивались колонии, гибли империи, а трубка, святая кадильница, все так же плавно источала сладкий медовый дым господу всех спокойных джентльменов, господу старой Англии.
Все цитаты из произведений Ильи Эренбурга
Михаил Михайлович Пришвин (афоризмы, цитаты)
Михаил Михайлович Пришвин (биография)
Цитаты из книги М.М. Пришвина "Мы с тобой. Дневник любви"
М.М. Пришвин, В.Д. Пришвина (Валерия Дмитриевна Лиорко:
в замужестве Лебедева, позднее - Пришвина)
В этом одном (то есть в любви) опыт не дает ничего, и даже наоборот: чем больше опыт, тем больше неведомой остается область любви... Так что есть область жизни, которая не открывается в опыте. Все писатели живут, скрывая друг от друга свою личную жизнь, как будто вместе сообща делают какое-то скверное дело и в частной жизни им противно друг на друга глядеть [...] Остаются только твои семейные, да еще два-три старичка, с которыми можно говорить обо всем без опасения, чтоб слова твои не превратились в легенду или чтоб собеседник не подумал о тебе как о провокаторе... Что-то вроде школы самого отъявленного индивидуализма. Так в условиях высшей формы коммунизма люди России воспитываются такими индивидуалистами, каких на Русиникогда не было. (1939)
В Москве слово "дом", в смысле личного человеческого общения, заменилось словом "жилплощадь", то есть, как будто слово стало бездомным и живет на площади. (1939)
Писатель должен обладать чувством времени. Когда он лишается этого чувства - он лишается всего, как продырявленный аэростат. Прошлый год "Комсомольская правда" имела лицо, а теперь все кончено: все газеты одинаковы. И этот процесс уравнивания, обезличивания неумолимо шествует вперед, и параллельно ему каждое существо залезает в свою норку, и только там, в норке, в щелке, в логове своем, о всем на свете позволяет себе думать по-своему. Среди ранних писем своих я нашел такое, из которого ясно видно, что в то время я был именно тем самым безлико-общественным существом. И вот этот процесс пошел без меня. И все мое писательство, как борьба за личность, за самость, развилось в этой норе. Мало того, я тогда еще предвидел, что со временем и каждый войдет в свою нору. И вот это теперь совершается. И в этой всеобщности моего переживания и заключается секрет прочности моих писаний, их современность. (1940, 7 января; о первых годах Советской власти)
Любить женщину - это открывать в ней девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней откроешь это: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и множество детей.
Не страшно, что будут судить, а страшно, что при общем смехе еще и оправдают!
Внимание есть основной питательный орган души, всякой души одновременно: великой и маленькой.
"Аксюша (домработница М.М. Пришвина) ходила на улицу, видела там много детей, играющих в войну, и сказала: "Будет война!" И так объяснила мне: в прежнее время, бывало, заговорят о войне, и детям до того становится страшно, что не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать:
- Война пойдет, но к нам не придет, нас война боится.
Мало-помалу успокоятся дети и уснут, а все-таки снится страшное, и не хочется войны.
- А теперь дети играют в войну и так охотно стреляют чем-то друг в друга, падают будто раненые, их подымают, уносят. И все это - в охотку. А если детям не страшна война - значит, будет война!
Борьба с очередями должна быть такая же, как с самым лютым врагом: пораженческие идеи именно тут-то и возгораются. (1940, январь)
О, как опошлено французское "ищите женщину!". А между тем это истина. Все музы опошлены, но священный огонь продолжает гореть и в наше время, как горел он с незапамятных времен истории человека на земле.
Ничего не понимаю в стихах. Настоящая проза может быть куда поэтичней.
Подлинная любовь не может быть безответной, и если, все-таки, бывает любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь. Подлинная любовь, прежде всего, бывает внимательной, и от силы вниманья зависит сближение. Это сказала мне В. Д. (Валерия Дмитриевна Лиорко: в замужестве Лебедева, позднее - Пришвина)в последнее наше свиданье, но я настолько ее еще не замечал, что слова ее записал как свои.
Есть писатели, у которых чувство семьи и дома совершенно бесспорно (Аксаков, Мамин-Сибиряк). Другие, как Лев Толстой, испытав строительство семьи, ставят в этой области человеку вопрос. Третьи, как Розанов, чувство семьи трансформируют в чувство поэзии. Четвертые, как Лермонтов, Гоголь, - являются демонами его, разрушителями. И, наконец (я о себе так думаю), остаются в поисках Марьи Моревны, всегда недоступной невесты.
Все цитаты из произведений Михаила Пришвина
Валентин Петрович Катаев (афоризмы, цитаты)
Валентин Петрович Катаев (биография)
Цитаты из книги В.П. Катаева "Алмазный мой венец", 1978
Между поэтами дружба - это не что иное как вражда, вывернутая наизнанку.
Писатели восемнадцатого века - да и семнадцатого - были в основном повествователи. Девятнадцатый век украсил голые ветки повествования цветными изображениями. Наш век - победа изображения над повествованием. Изображение присвоили себе таланты и гении, оставив повествование остальным. Метафора стала богом, которому мы поклоняемся. В этом есть что-то языческое. Мы стали язычниками. Наш бог - материя... Вещество... Но не пора ли вернуться к повествованию, сделав его носителем великих идей?
Нас окружает больше предметов, чем это необходимо для существования.
Как странно, даже противоестественно, что в мире существует порода людей, отмеченных божественным даром жить только воображением. Мы были из этой породы. Подобно донне Анне, скрестившей на сердце руки, мы видели неземные сны, но, проснувшись, тотчас забывали их. Забытые сновидения, как призраки, являлись в наших стихах, и трудно было понять, из каких глубин сознания они взялись.
В Париже всегда осенний сезон ознаменован появлением какого-нибудь гения, о котором все кричат, а потом забывают. Я сделался свидетелем недолгой славы Брунсвика. Кажется, его звали именно так, хотя не ручаюсь. [...] Его студия, вернее довольно запущенный сарай в глубине небольшого садика, усеянного разбитыми или недоконченными скульптурами, всегда была переполнена посетителями, главным образом приезжими англичанами, голландцами, американцами, падкими на знакомства с парижскими знаменитостями. Они были самыми лучшими покупателями модной живописи и скульптуры. У Брунсвика (или как его там?) не было отбоя от покупателей и заказчиков. Он сразу же разбогател и стал капризничать: отказываться от заказов, разбивать свои творения. [...] Он поносил Родена и Бурделя, объяснял упадок современной скульптуры тем, что нет достойных сюжетов, а главное, что нет достойного материала. Его не устраивали ни медь, ни бронза, ни чугун, ни тем более банальный мрамор, ни гранит, ни бетон, ни дерево, ни стекло. Может быть, легированная сталь? - да и то вряд ли. Он всегда был недоволен своими шедеврами и разбивал их на куски молотком или распиливал пилой. Обломки их валялись под ногами среди соломенных деревенских стульев. Это еще более возвышало его в глазах ценителей. "Фигаро" отвела ему две страницы. На него взирали с обожанием, как на пророка.
|
